В чем главная причина постоянных неудач украинского национализма?

Как заставить живого человека стоять в чистом поле перед лицом смерти и не оставить строй? Это профессионалам платили хорошие деньги за службу, как в наши дни клубы платят футболистам. И как футболисты, профессиональные военные с удовольствием переходили из одной команды в другую. Отсюда пошли военная галантность и благородство, ведь всегда была возможность в какой-то момент сыграть если не за одну команду, то в одной лиге. Ничего личного.

С рекрутами так не пройдет. Война – не их выбор. И не остается ничего другого, кроме как зомбировать их по-спартански до состояния полной безучастности к себе, да и другим, прикрыв его эвфемизмом “солдатская доблесть и верность присяге”, или массово пропагандировать по афински сознательное самопожертвование, под вывеской “Любовь к Отечеству и нации!”. А лучше и то, и другое. Чтобы наверняка. Так с тех пор и повелось. Уже царь Петр Первый перед Полтавским сражением прочувствованно вещал солдатам, насильно набранным из крепостных, что сегодня они умрут не лично за него, а ихнее же Отечество, чему им полагалось радоваться.

Будет длинный поток сознания. Mea culpa! А что поделаешь? Вопрос, что такое нация и национализм, и с чем их едят, давно назрел. Но вопрос сложный, и в Twitter’е с Facebook’ом на его даже популярное освещение места недостаточно. Толстые научные работы никто, естественно, не читает и читать не будет. Поэтому моя попытка поразмышлять о том, что такое нация, и, надеюсь, заставить читателей сделать то же самое, достаточно длинна, чтобы претендовать на солидность, но достаточно развлекательна, чтобы не уснуть на середине. Я не считаю себя вправе учить других, но считаю своей гражданской обязанностью делиться взглядом на вещи, взглядом, который часто отличается от общепринятого. Или, как говорят в наше время, – троллинг. Текст рассчитан на людей, немного знакомых с мировой историей или умеющих пользоваться, по крайней мере, Википедией. Удачи!

Импровизация на тему нации и национализма, написанная в квебекском коттедже, потому что, как говорил герой рассказа Сергея Довлатова, «настоящий эстонец должен жить Канаде»

Давайте, я назову первые пришедшие мне в голову фамилии, а вы попробуете угадать к какой национальности принадлежат их носители. Итак: Шмидт, Ришар, Савчук, Маховлич, Эспозито, Грецки, Лемью, Айзерман, Кария, Туту, Кадри, Ньювендайк, Суббэн. Я знаю, что вас не проведешь. Ведь, несмотря на то, что имена сравнительно легко определить как украинские, итальянские, голландские, даже арабские, вы точно знаете, что все эти люди – канадцы, прошлые и настоящие игроки Национальной Хоккейной Лиги.

Вот, кстати, почему лига национальная, несмотря на то, что с момента основания в ней участвовали команды как из США, так и Канады? Теперь там и европейские игроки. Видимо потому, что понятия нации и национальности не у всех одинаковы. А в результате, у одних есть проблемы с национализмом и националистами, у других нет. Сложность абстрактных понятий состоит в том, что в них можно вкладывать любой смысл. Кроме конкретного значения.

То, что слово “нация”, несмотря на его кажущуюся прямую ассоциацию со словами “народ” и “люди”, надуманная абстракция легко проверяется. Произнесите вслух фразу “На углу проспекта “нация” пила пиво и кидала окурки в урны” и убедитесь, что она не имеет никакого смысла. Нация не в состоянии совершать конкретные действия: мыть посуду, заниматься сексом, пропалывать грядки. Нация может только в общих чертах на страницах газет уверено смотреть в будущее или вести войну. А вот наступать по азимуту в составе двух таковых колонн – нет. Люди могут, народ может, а нация не может. У нее нет ручек-ножек, она – плод воображения, призванный описать сложное и постоянно меняющееся сочетание социальных и многих других факторов.

Поэтому стоит определиться, что такое нация и откуда она взялась. Многим кажется, что нация это такое постоянное явление, что она была всегда. Но нет. Понятие нации, в ее современном значении, появилось только к концу 18-го века, а уже к средине 19-го утвердилось в политическом и социальном лексиконе. Если же вы думаете, что, вот же, были там всякие русичи, или саксы, или майа, и это были все те же нации, что и сегодня, то вы ошибаетесь. Но не волнуйтесь, эта довольно распространенная ошибка, когда нацию путают с этносом или религией. К сожалению, в 20-м веке эта ошибка привела к гибели миллионов людей. На самом деле, всевозможные этнические и религиозные группы, естественно, если и находились в составе различных государств, то исключительно в качестве подданных монарха. Если государь был удачлив в бою, то этих народов под ним ходило немало. И определяли они себя как подданные такой-то короны, такой-то веры и такого-то языка. Понятно, что приятнее иметь правителя из своих, так как это ставит носителя определенной культуры в более привилегированное положение, но нацией это назвать нельзя. Родовые, клановые, племенные отношения, но не нация.

Например, Османская империя 400 лет более-менее благополучно правила католиками, православными и мусульманами разных толков, славянами, венграми, армянами, греками, курдами, арабами. И тут в 19 веке ей вдруг заявляют, что никакие они больше не подданные ясновельможного султана, а отдельные, независимые нации и желают развода, и забирают себе квартиру со всем имуществом.

С чего бы это вдруг, именно в 19-ом веке, как грибы после дождя, стали образовываться нации? Как ни странно в значительной мере в результате технологического прогресса и очередного изменения военной тактики.

Первый такой звоночек патриотизма прозвенел еще в далекой античности. Железные наконечники копий, невиданный по тем временам прорыв в гонке вооружений, привели к созданию тактики фаланги, плотного строя, укрытого щитами и ощетинившегося копьями. Пока держался строй, держалась и армия. Недаром в фильме “Гладиатор” главный герой орет на арене Колизея: “Держи строй!”. Для этого не требовались особо подготовленные спецназовцы, достаточно было силы духа, чтобы не бросить оружие и дать деру. Вся прославленная доблесть спартанцев заключалась в том, что их с детства тщательно готовили к смерти в рядах фаланги. Никаких других особых качеств такая война не требовала. Что делало ее доступной для всех, особенно маленьких греческих городов-государств, полисов. И вот уже десять тысяч афинян, все эти колбасники, фермеры, скульпторы, торговцы, рыбаки, программисты, и прочие офисные хомячки, практически все взрослое мужское население Аттики, построившись в фалангу под Марафоном, отразили атаку супердержавы древности, Персии, со всеми ее многочисленными профессиональными военными.

Если ты такой весь из себя спартанец, то понятно, что ты будешь стоять там, где тебя поставили. Это все, что ты умеешь и знаешь. И, наверное, хочешь. Но с какой радости это должен делать учитель, газорезчик или кожевник? Денег за это не дают, сам еще покупаешь свое оружие (нет, я не про прошлый год), а в случае поражения еще потеряешь и весь свой бизнес с ипотекой. Ради чего подвергать себя смертельной опасности? Конечно же, ради любви! К Отечеству. Понимаешь, говорили гражданину греческого полиса государственные мужья и мудрецы, ведь это же не просто поселок городского типа и огороды вокруг, а твоя Родина, нечто большее, чем случайный набор домов, полей и людей. В ней заключен сакральный смысл, цель твоего существования это слиться с Родиной в единое целое, любить ее духовно и даже физически, как женщину, а может и мужчину (мы тут все древние греки), а ты, главное, копья не бросай и с поля боя не тикай. Даже Сократ, описанный Платоном в диалоге, если не ошибаюсь, “Критон” так прямо и утверждает, что основной гражданской доблестью для человека полиса является способность стоять в фаланге, именно там, где его поставили, и стоять до упаду. Не ради славы, как пижоны-спартанцы, а ради любви к Отечеству, как сознательные патриоты.

Такие разговоры не проходят даром, и вскоре афиняне поинтересовались, чего это, коль на войне мы все стоим в одном ряду как равные, в мирной жизни у нас заправляют цари и аристократы? Любят Родину все, а правят избранные. И таким интересным образом, война и пропаганда проложили путь к становлению демократии. Но нацией это назвать было трудно. Слишком малы были Афины. Нации буквально нужен вес. Из одной Жмеринки нации не получится.

Первая, в нашем понимании, нация образовалась в Древнем Риме. Примерно по той же схеме, что и в Афинах. Но вместо прямой майданной демократии греков, которая занимала слишком много сил и времени, чтобы строить нечто больше, чем сварливый конгломерат нескольких, по сути, племен, живущих в городской черте, римляне создали крепкую систему организации и управления общества, основав ее на простых и внятных республиканских принципах. Присоединяя новые земли, Рим, по крайней мере, в первые столетия своего существования, завоевывал новых граждан, а не просто подданных. Появилась своего рода нация, объединенная не кровными узами и не единой религией, а, как скажут потом, неким “общественным договором”, общим согласием следовать определенным правилам и нести определенные обязанности в контексте определенных социально-культурных отношений.

В общем, тысячу лет Рима, а если добавить Византию, так и две тысячи лет, были неплохим показателем его возможностей. Но со временем он растворился в новой Европе и Азии. Именно растворился, никуда не деваясь, по многим причинам: экономическим, социальным и экологическим. Все эти классические полотна вроде “Нашествие Гензериха на Рим” всего лишь дань нашему буйному воображению. Ее можно было бы с тем же успехом назвать “Детройт объявляет банкротство”. Что, собственно, и произошло с Римом.

Более того, очередной технологический прорыв в гонке вооружений создал предпосылки к исчезновению массовых армий, составленных из ополченцев. Появились стремена, которые позволили коннице, до этого вяло махавшей мечами по флангам или издаля постреливающей из небольших луков, надеть броню, взять копья потяжелее и в плотном строю на полном ходу разорвать защитные линии пехоты. Маневренные кони и тяжелое вооружение оказались невероятно эффективным, но весьма дорогим удовольствием. С древнейших времен в странах Европ богатое сословие именовали “всадниками”, теми, кто мог позволить себе то, что котировалось, как сегодня “Феррари”. Германские народы в Средние века доминировали, и всадников стали называть соответственно ritter (рыцарь, всадник).

При таком раскладе вещей никаких наций быть просто не могло. Массы на поле боя больше были не нужны, от них требовалось просто заниматься своим делом, ковыряясь в земле или на кузнице и помогать материально сравнительно немногочисленным профессиональным воякам. Средневековье отличалось удивительной автономией, и даже свободой личности, вопреки той мрачной картине, которую по незнанию нарисовали в 19 веке. От людей требовали не восторженной любви к Отечеству, а своевременной уплаты налогов. И если налоги не зашкаливали, то жить было вполне можно, хотя недолго. Что, честно говоря, устраивало всех. Разборки шли между верхами, а низам всего-навсего хотелось, чтоб их не сильно грабили. Никого не удивляло, что варяги создают свои государства от Киева до Сицилии, или, что английский король владеет половиной Франции. Ну, захапали, значит молодцы! Четкие пацаны! Местным народам было пофигу, кому платить дань и налоги, поскольку платить их пришлось кому-то по любому. Свято место пусто не бывает. Не викинги, так хазары будут, какая собственно разница?

Национального самосознания, как такового, ни у кого не было. Мусульмане всех без разбору крестоносцев со всей Европы называли “франками”. Но те не обижались. Могли бы и похуже придумать. Если что и объединяло людей, так это религия. Мы, говорили люди, есть жемайты, швабы или тосканцы, такой-то веры. Православие на Украине считалось “русской” верой. По той же простой причине, по которой православные религиозные праздники в Канаде называются “украинскими” – по первой ассоциации. Но и религия была настолько формальной, что еще лет 100 назад на Западной Украине крестьяне определяли свою конфессиональную принадлежность только по бритости священника – одни ходили до “голеного попа”, другие к попу с бородою. Детали церковных доктрин их мало интересовали. К тому же, мало кто в Европе понимал, что они там бормочут в соборах, одни на латыни, другие на церковнославянском. Как таковых, наций не было. В них просто не было потребности до поры, до времени.

Второй звоночек, уже современного национального самосознания и зашкаливающего патриотизма прозвучал во время Столетней войны. Война эта начиналась, по сути, как сугубо гражданская. Французы заправляли и там и там. После завоевания Англии Вильгельмом Нормандским, вся английская знать была поголовно французской, а вдобавок под рукой ихнего короля находилась добрая половина французских земель. То есть, отличить английского барона от французского без его личного флага и герба было невозможно. Они говорили на близких диалектах одного языка, исповедовали одну религию и претендовали на одни и те же земли.

И тут в Англии произошло то, что потом произойдет в России образца 1812 года во время нашествия – та-да! – опять-таки французов под художественным руководством Наполеона Бонапарта. Вся русская знать, которая до этого говорила по-французски и пила исключительно шампанское и бордо, ударилась в неистовый патриотизм. Да, да, дорогие российские друзья, которые уверены, что Россия вечно была российской, и язык ея велик, и вечен, и свят, а у хохлов ничего такого и не было, загляните в томики “Войны и Мира”, и убедитесь, что чуть ли не все длиннющие диалоги русской аристократии там ведутся на французском языке. А тут она в ура-патриотическом угаре заговорила на языке мужицком, запивая это дело местным квасом. Отсюда и выражение “квасной патриотизм”. В Англии, конечно, пили старый добрый эль. Чуть ли не за одно поколение, английский язык, практически исчезнувший из письменности, вернулся во всеобщее употребление. Правда, тут и Черная чума тоже помогла, поистребив большое количество носителей латыни и французского, создав дополнительные социальные лифты для англоговорящих.

Короче говоря, Столетнюю войну начали за одну корону два французских монарха, не считая примазавшихся к ним герцогов и графов, а закончили две различные державы. Одни превратились во вполне себе щирых англичан, а на стороне других неизвестно откуда взявшаяся гусар-девица Жанна Д’Арк тоже, как-то двусмысленно, помимо положенного “я – солдат президента, то есть, короля, а все остальные — лохи!” постоянно щебетала что-то метафизическое о “милой Франции”. Но и это была еще не нация, хотя становилось горячее.

Как на кострах Реформации и Контрреформации, сжегших в 16-17 веках десятки тысяч человек в Европе. Оказалось, что в одно и то же можно верить по разному. Неожиданно, твой сосед или родственник говорит тебе, что ты веришь неправильно. А согласно железной логике мультяшного Винни-Пуха “если это неправильные пчелы, значит, они делают неправильный мед”, следовательно, если это неправильные христиане, то они верят в неправильного Христа. Начались долгие теологические диспуты в виде Религиозных войн, которые закончились только тогда, когда количество участников дискуссии поуменшилось наполовину (как в некоторых землях Германии), а кое-где и на все 90%. Некоторые считают, что и серию войн на территории современной Украины, которая получила название Хмельниччины, можно тоже отнести к европейским религиозным войнам. В конце концов, умаявшиеся европейцы в 1648 году порешили, что в раю хорошо, а жить на земле все-таки лучше. Пусть будет так — какой веры государь, такой веры и его страна. Получились такие протонации, основанные на предположении, что вот теперь точно больше ничего меняться не будет.

И тут, как вы уже догадываетесь, все и началось по новой. Очередной виток в научных и географических открытиях, технологические прорывы и индустриальное массовое производство всего на свете. В частности, огнестрельного оружия. Что резко демократизирует войну, как фаланга в Античности. Если поставить в несколько линий достаточное количество народу и дать ему в руки заряженные мушкеты, то из грозной боевой силы конница, несмотря на все ее панцири, превращается в удобные для попадания мишени. А кроме таранного удара в лоб тяжелой кавалерией многого не сделаешь. Пехота снова становится царицей полей. Теперь ее можно позволить себе иметь много, и ею можно маневрировать, как фигурами на шахматной доске. Переход на массовые армии с ружьями убрал из большой картинки таких боевых, но малочисленных скандинавов, как шведы и датчане, равно как и польскую и татарскую кавалерию.

Но тут возвращается старая проблема – как заставить живого человека стоять в чистом поле перед лицом смерти и не оставить строй? Это профессионалам платили хорошие деньги за службу, как в наши дни клубы платят футболистам. И как футболисты, профессиональные военные с удовольствием переходили из одной команды в другую. Отсюда пошли военная галантность и благородство, ведь всегда была возможность в какой-то момент сыграть если не за одну команду, то в одной лиге. Ничего личного.

С рекрутами так не пройдет. Война – не их выбор. И не остается ничего другого, кроме как зомбировать их по-спартански до состояния полной безучастности к себе, да и другим, прикрыв его эвфемизмом “солдатская доблесть и верность присяге”, или массово пропагандировать по афински сознательное самопожертвование, под вывеской “Любовь к Отечеству и нации!”. А лучше и то, и другое. Чтобы наверняка. Так с тех пор и повелось. Уже царь Петр Первый перед Полтавским сражением прочувствованно вещал солдатам, насильно набранным из крепостных, что сегодня они умрут не лично за него, а ихнее же Отечество, чему им полагалось радоваться.

Более того, по мере развития индустриального производства, логистика его организации требовала той же военной дисциплины и почти милитаризированного подхода к делу. Особенно при низком уровне механизации и автоматизации, не говоря уже о роботизациии производства. Одни штамповочные и ткацкие станки калечили не только тела, но и души. Мотивировать работников, как и солдат, можно лишь материально, насилием или пропагандой, причем смешивая их в определенной пропорции. Политикам пришлось идти в массы.

Но, как мы уже усвоили из истории, если пустить пафосный патриотизм на самотек, народ рано или поздно начинает интересоваться наличием позитивной стороны у любви к Родине. Нельзя же все время радостно помирать, хорошо бы что-то с этого поиметь в конечном итоге!

Первыми, как всегда, отличились англичане, и их пример другим наука. И без того избалованные традицией относительных прав и свобод, они в средине 17-го века, убедившись, что ихний Янукович, по имени король Чарльз, которого в российской историографии упорно именовали Карлом (Карлом, Карл!), чего-то там химичил с налогами и вообще узурпировал власть, и они начали серьезно майданить. После продолжительной и кровавой гражданской войны, вышеупомянутый Карл оказался перед судом. Что было неслыханно! Помазанник божий, и перед судом каких-то там этих, всяких. Но самое удивительное, что Чарльз был обвинен ни в чем ином, как в государственной измене против самой Англии, действуя ради интересов как личных, так и его семьи, в ущерб интересам общественным, общего права, свободы, справедливости и покоя нации. Нации, Карл!

Вот тут происходит интересный момент. Понятие “нация”, которая до этого проскакивало изредка в общем значении этноса, приобретает значение конкретного общества, не ограниченного этническими, сословными или религиозными рамками, а включающее в себя всех его граждан, по примеру Римской республики. И никто, даже помазанник божий, не мог противопоставить себя его воле. НАЦИЯ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! Этот лозунг изначально имел в виду, что никто из власть предержащих не может быть превыше нации, то есть, республики, то есть, общности граждан. Даже помазанник божий, что ставило даже бога не выше нации. А Карлу оттяпали голову. Голову, Карл!

Между тем, та самая общность английских граждан, почуяв свободу от господа земного и небесного, начала усиленно пользоваться появившимися возможностями. Кто делил землю по справедливости, кто перераспределял чужую собственность, кто кричал “Вся власть Советам рабочих, крестьянских и казацких депутатов!”, а про расцветшие в атмосфере личной свободы новые религиозные группы и говорить не приходится. Их там вдруг оказалось как-то невероятно много, на любой вкус — от смирных квакеров до моих любимых разнузданных нудистов. Этот бардак, конечно, был не по душе сознательным патриотам, и они усиленно продвигали лозунг “Кромвель прийде – порядок наведе!” И вскоре, действительно, к власти пришел такой себе командир добровольческого корпуса, по удачному совпадению с фамилией Кромвель, по имени Оливер. Некоторые считают, что он был родоначальником салата “Оливье”, но это враки. Он был предвестником нового вида национализма, корпоративного, в котором государство, церковь, классы и сословия загонялись в одно целое, не допускающее девиаций от линии партии. Если раньше захват верховной власти оправдывался волей божией и придуманной родословной от Адама, то теперь было достаточно объявить себя истинным радетелем истинных интересов истинной нации. Как впоследствии поступали и Муссолини, и Гитлер, и Франко, и целая череда других фашиствующих волдермортов.

Кромвель был мужик солидный, крепко верующий, суровый вояка, и либерастов, не говоря уже о квакерах с нудистами, на дух не переносил. Еще больше он не переносил на дух ирландцев. Во-первых, они были католиками, то есть неправильными христианами, а во-вторых, ирландцами, что для Оливера был совершенно недопустимо. Англичане гнобили бедных кельтов и до, и после Кромвеля, но английский диктатор или, как его скромно окрестили в условиях сильно урезанных свобод, Лорд-Хранитель, поднял уровень отношений между народами и религиями до геноцида. Понятно, что с тех пор ирландцы, которые и до этого не питали пылких чувств к восточным соседям, постоянно пытались избежать проявлений имперской любви, будь они в виде палашей железнобоких солдат Лорда-Хранителя, или Картофельного голодомора уже 19-го века.

Если до Гражданский войны из Англии в Новый свет отправлялись отдельные идеологические энтузиасты-пилигримы, как до Холокоста сионисты в Палестину, то после наведения нового, идеологического порядка, туда массово, как послевоенные евреи в Израиль, ломанулись протестанты всех непризнанных видов. Конечно, те, кто мог позволить себе такое сомнительное удовольствие.

Ну, это другая история. Мораль здесь в том, что идея нации, которая превыше всего, это обоюдоострый меч. В одном случае, нация как республика граждан противопоставляется единоличному, неподотчетному ей правителю, в другом – нация как корпорация под железной рукой единоличного фюрера, дуче, каудильо, и лично дорогого товарища, которая противостоит любому независимому индивидууму, если тот не вписывается в жесткий регламент, предписанный ему свыше. Проще говоря, в естественном случае сначала образуется нация и только потом постепенно формируется ее национализм, как чувство и концепция, в искусственном же случае несколько человек сначала формируют концепцию и идеологию нации, а потом под нее подгоняют или изгоняют людей. История с Кромвелем показала как легко и просто из естественной гражданской нации можно слепить, особенно при помощи огня и меча, вполне надуманное сообщество. Это так впечатлило англичан, что после смерти Оливера они восстановили монархию, а труп Лорда-Хранителя откопали и повесили, а затем еще и голову отрубили. Потом подумали немного, и, решив, что наступать на одни и те же грабли джентльменам неприлично, монархию все-таки урезали, сделав ее конституционной. Так и мучаются.

К началу 18-го века стало ясным, что быть единоличным и полновластным сувереном с одной стороны чревато, а с другой просто невыгодно. Война и промышленное производство требовали унификации страны. Массы требовалось не подавлять и обирать, а вовлекать и использовать. Хотя бы с практической точки зрения. Возьмем разговорный язык. Никто нигде до 19-го века не говорил на едином для всех языке. Кроме ученых и клириков. В Европе им приходилось знать и использовать латынь, в православии – церковнославянский. Все остальные говорили на местных диалектах, иногда настолько отличающихся один от другого, что трудно даже сказать, где один диалект кончался, а другой язык начинался. Что вполне нормально для распределения языков, когда каждый живет в своем углу, и только изредка входит в контакт с центральной властью. Но это жутко неудобно для эффективного управления крупным государством и массовыми армиями, что, с наступлением эпохи индустриализации и милитаризации, становилось все более важным. Язык, как и временные пояса, меры весов и многое другое, требовалось в каждой стране стандартизировать. Как можно этого достичь? Единым и общим образованием. Если всех с детства учить единому языку, то через десять-пятнадцать лет у вас получиться довольно монолитное общество. Единая нация создается через бесплатное, общее, и равное образование. В Пруссии и других германских государствах до этой истины допрели сами монархи, и через 100 лет, на фоне триумфального объединения Германии Пруссией, в поговорку войдет фраза, что в этом заслуга прусского учителя. Мотивированные, образованные, экипированные германцы, ощутившие себя не подданными, а нацией, раздавили и нелепую империю (это после-то всех французских революций и республик?) Наполеона III, и окрошку из расползающихся народов, именуемой Австро-Венгрией.

В свою очередь, Американская и Французская революции дают интересный пример работы над ошибками в становлении нации. Американцы, часто потомки английских и европейских протестантов, уже испытавших все прелести единоверия и единовластия, сразу же остановились на том, что нация — это республика, республика — это граждане, со всеми присущими им вывихами, и на том остановились. Конечно, это предоставляло возможность и нехорошим людям иметь собственное мнение и влиять на политику, но зато исключало возможность узурпации власти кем бы то ни было.

Несмотря на то, что и американские и французские политики были детьми века французского Просвещения, именно во Франции дела пошли не совсем, как ожидалось. Хотя король Луи живо интересовался судьбой короля Чарльза, никаких выводов и действий, в отличие от прусских Фридрихов, не последовало. Как впоследствии ничего не делал и русский царь Николай, хотя подходящих случаев у него было сколько угодно. И там, и там, в конечном итоге произошла революция. Французы лихо принялись люстрировать короля, королеву, аристократов, священников, врагов народа, не врагов народа, и сам народ за компанию при помощи чуда техники — эффективной гильотины. Причем исключительно во имя свободы, равенства и братства. Поэтому, когда революционный, молодой генерал Наполеон Бонапарт предложил вместо взаимоистребления внутри страны нести идеи революции другим, еще не свободным нациям с головами на плечах, французы с облегчением согласились и сделали его… императором! Потом и у них была Реставрация, и республика, и снова империя, и снова республика, так что те, кто рассуждает о европейском пути Украины, должны уточнить, о каком именно пути идет речь.

Впрочем, Французская революция довела до конца реформы, начатые еще при нерешительном старом режиме, введя общее образования, проведя земельные и административные реформы, установив настоящую правовую систему, основанную на общих законах, упорядочив налоговый режим внутри страны, и многое другое, что через поколение из дижонцев, провансальцев, бургундцев и других провинциалов создало единую французскую нацию. Перемены в сознании французов хорошо отражены в романе Виктора Гюго “Отверженные”, в котором один герой показывает на карте родину Наполеона остров Корсику и восторженно восклицает: “Вот этот остров сделал Францию великой!”. На что другой ему отвечает сухо: “Гражданин, Франция велика, потому что она – Франция!”.

Но главное то, что после прецедента Французской революции идеи нации и национализма становятся всеобщими. При этом они сводятся до простой формулы: Если в географических пределах исторической Франции группы родственных по крови и языку людей объединились в одну и единую нацию, следовательно, это право распространяется на все группы родственных по языку и крови людей, живущих на своих исторических территориях. Увы, сама по себе это очень ущербная формула.

Как вы отличите шведа от норвежца? Мы другие, говорили норвежцы, мы самостийные! Какие вы самостийные, отвечали им шведы, мы все викинги, просто вы исковеркали наш исконно-посконный шведский язык и продались за западные печеньки! А ну-ка, быстро обратно в русский… в шведский стол… то есть мир! Или как отличить фламандца от голландца? Не знаю, но вот каким-то образом Фламандия отрывается от Нидерландов и оказывается зачем-то Бельгией совместно с франкоязычными валлонами. В Испании вообще мало что происходило в плане образования нации, хотя, казалось бы, изгнание арабов из Пиренейского полуострова еще в 15 веке должно было только вдохновить появление единой нации. Но испанские провинции и по сей день упорно не желают переходить на кастильский диалект, который считается настоящим испанским языком, и настаивают на своей региональной самобытности. Говорят, что только победа сборной Испании по футболу на Чемпионате мира в 2010 году впервые дало стране ощущение единой нации. И это в стране, где фашистская диктатура в течение 40 лет продавливала корпоративное общество!

Другая проблема – четко определенная территория. Поначалу все кажется ясным – там, где живет определенный народ, и есть его территория. Но демография вещь непостоянная и по многим причинам состав населения меняется. Германские племена англов и саксонов сдвинули британских кельтов в свое время. Кому принадлежит Британия? И даже там, где этническое население постоянно, его языковые и культурные особенности тоже изменчивы. Азербайджанцы, в принципе, те же иранцы, которые до прихода арабов-мусульман были последователями Зороастра, и под влиянием тюркоязычных завоевателей заговорили на тюркском диалекте. Остались ли он тем же народом, если культура изменилась? А она неизбежно меняется со временем. Я мыслю категориями и говорю на языке, отличающимися от моих родителей. Дети моих украинских друзей имеют гораздо больше общего с моими канадскими детьми, чем с родителями. Все течет, все меняется. Количество англицизмов в современном русском и украинском поражает и режет мой слух англоговорящего, кстати, но для их носителей они естественны и нормальны. Получается, что я остался больше русским, чем россияне, изменившись меньше?

Дальше – больше. Территория вообще условна и определяется скорее географическими и военными обстоятельствами. С момента своего возникновения как вида, человечество передвигалось вдоль берегов. Сначала из Африки вдоль океана аж до Австралии и Южной Америки. Затем, с развитием цивилизации, иными словами земледелия и торговли, вдоль рек. Реки также служили и служат прекрасными демаркаторами границ и естественными защитными сооружениями. Поэтому, если часть любимой нации умудрялась оказаться за рекой, на нее просто махали рукой. Так что границы очень условны, что поняли уже в 19 веке. Если взглянуть на карту Северной Америки, то легко заметить, что американские штаты и канадские провинции, созданные на Великих равнинах в 19-ом веке, часто просто нарезаны прямоугольниками, без заморочек. Провел линию – и готово.

Так что с территорией всегда можно найти зацепку для конфликта. Поэтому государственные границы определяются путем консенсуса и закрепляются взаимными договорами, именно потому, что нет естественных национальных границ. О них нужно договариваться и их неприкосновенность нужно соблюдать. Все остальное от лукавого. Ну, вы поняли.

Идеально, нация может возникать как внутренняя потребность общества в самоидентификации и ради практической необходимости унификации социальных компонентов, которые необходимы и достаточны для нормального функционирования страны.

В первую очередь — язык, стандартный или, как его еще называют, литературный. Берется какой-нибудь распространенный диалект (можно даже нарисовать из головы на манер современного иврита) и на его основе создается единая грамматика, синтаксис, и все, что положено усредненному языку. Понятно, что во Львове живой украинский язык не совсем язык официальных реляций, в говоре жителей Глазго без привычки английский язык сразу не узнать, а в городках острова Сардиния итальянец с материка без переводчика не обойдется. Но если мы не станем писать документы, книги и даже кляузы на общепринятом стандартном языке, мы рискуем, что нас никто не поймет. А если не поймет, то никакой общности из нас не выйдет. Во-вторых, то же самое относится и к знаковым историческим явлениям в жизни страны ( Кстати, как старый иммигрант, я открыл для себя слово “знаковый” только год назад. А вы говорите, что язык вечен.). Мы находим (выдумываем, если нужно) общие, объединяющие нас события, в позитивном свете отражающие и выражающие наше единство как нации. И третье – общие моменты, выражающие наши культурные особенности, причем совершенно необязательно подлинно национальные и автохтонные. Неважно какие, главное, чтобы другие находились под их неизгладимым впечатлением. Боевой танец “хака” новозеландских маори или восточноазиатский театр легко воспринимается как этническая экзотика. Но и совершенно западный по стилю композитор Петр Чайковский, тем не менее, олицетворяет русскую культуру. Прибытие в США Beatles и Rolling Stones окрестили “британским вторжением”, хотя они исполняли вполне себе американский ритм-и-блюз. В этом понимании нация это то, что мы представляем из себя и как представляем себя миру, как мы определяем себя и как он определяет нас. Кто мы есть и кем хотим быть.

Я уже писал в статьях на “Хвыле” о том, что Вальтер Скотт практически единолично создал шотландский миф и образ, сделав довольно экзотическую мужскую юбку “килт” обязательным национальным атрибутом. Как стала и вышиванка в Украине. И так же, как сэр Вальтер, Тарас Шевченко формализовал миф украинский, а Александр Пушкин – русский. Национальное самосознание, что интересно, никогда не возникает снизу вверх на основе фольклора или реальных исторических событий, и это очень важный факт. Для этого требуется талант писателя и историка, наряду с развитой системой публикации и распространения написанных ими материалов. Это справедливо как для древних Афин и Рима, так и современных Франции и Америки. Сначала литература, потом нация. Это объясняет распространение идей нации и национализма именно в 18-19 века. Требуется критическая масса грамотных, читающих людей, способных прочитать, понять и принять миф, как руководство к действию. Лишний раз подтверждает тезис о том, что нация возникает в головах на основе общего согласия и в этом практически является прямым эквивалентом республики или общественного договора.

Но не совсем. Нация все-таки не форма и не организация общества, не кровное родство и не разделяемая вера. Все это успешно существует и вне национального контекста. Так как нация, прежде всего, художественный образ, она неизбежно несет в себе эмоциональную составляющую. Когда республиканцы в Испании, Франции, Америке или Украине умирали за свою республику, они не жертвовали собой ради определенной формы государственного правления. Часто они сами плохо представляли, в чем заключается эта форма правления. Но их, несомненно, вдохновляла та самая абстрактная любовь к Отечеству, которая заставляла афинских ремесленников и торговцев держать ряды при Марафоне.

И понятно, что эту эмоциональную составляющую национализма могут и буду использовать все, кому не лень. Более того, оставлять из национальной идеи только ее эмоциональную часть. Особенно, если нация оказывается или даже просто считает, что оказалась в угнетенном состоянии.

Как говорится, историю пишут победители. Национальные мифы с негативной эмоциональной окраской создают побежденные. В Англии, например, довольно внятное понимание своей истории, со всеми неприятными козявками. И по простой причине. Со времен битвы при Гастингсе и норманнского завоевания, Англия не испытывала вторжений. Последними, кто манипулировал национальной историей, была династия Тюдоров. Отсюда красивые трагедии Шекспира о злодеях-королях предыдущих династии, которых, слава богу, Тюдоры и сместили в Войне Роз. По версии самих Тюдоров.

Но большинство стран и народов не имели таких удачных исторических обстоятельств. К тому же, во время возникновения современные наций и национализма в начале 19 века, большая часть мира, включая Европу, была поделена между всего несколькими империями. И вот, под влиянием Французской революции, грамотности, усилий литераторов и политиков, и просто лучшего понимания мира вследствие научных и географических открытий, народы стали требовать национального самоопределения. В уже упомянутой в начале Оттоманской империи 400 лет жили греки, сербы, арабы, армяне, болгары, и, худо-бедно, как-то все обходилось. Все были подданными султана, как в России все были подданными царя, а в Австрии все были подданными императора. То есть, ни этническая, не религиозная, ни территориальная ситуация особо не изменялась. Что изменилось? Сознание. Поэтому, говоря о нации и национализме, всегда упирают на сознательность. Потому что это чисто логическая конструкция с эмоциональной трактовкой и, в отличие от веры, она требует не слепого следования, а сознательного. Любой националист всегда готов долго и истово объяснять, почему его нации принадлежит то-то и то-то, а ее вклад в это или другое был основным, и так далее. Прочитайте интернетовские форумы и сайты. Там все усердно пытаются разложить по логическим полочкам, почему их нация права, а другие дураки. Таковы правила этой игры. В ней нельзя сказать, как было сказано о религии, “Это действительно не имеет смысла, посему я верую!”. Национализм должен быть оправдан. Обычно опасностью самому существованию нации как от врагов внешних, так и врагов внутренних.

Идея национального самоопределения и независимости, начатая Англией, Америкой и Францией, вскоре проклюнулась и в Греции. И вся Европа умилилась, ах, это же Греция, родина демократии, философии, и многих других няшек западной цивилизации. То, что греки никогда не были единой нацией на единой территории, и были вынуждены объединиться в единое целое под властью Рима, а потом турок, никого не смущало. Каждому народу полагалась своя отдельная нация и государство, и кто заслуживал это более чем греки? Сами понимаете, Сократес, Зико, Фалькао и… нет, кажется, это сборная Бразилии по футболу образца 1982 года. Поэты-романтики застрочили элегии, а лорд Байрон даже поехал лично освобождать греков от турецкой тирании, которая их вполне устраивала последние 400 лет.

Не то, чтобы сама идея национальной независимости была неприемлема даже в верхах. Но был страх развала империи и революции с анархией и дикое сопротивление тех, кто неплохо устроился при существующей кормушке. Монархи опасались и мятежей инородцев и бунта собственных аристократов и помещиков. Только восстание в Будапеште в 1848 заставило австрийского императора признать двойственный характер своей империи, унии австрийцев и венгров. После чего чехи, хорваты и другие народы, включая украинцев, стали живо интересоваться, когда настанет и их черед. Вполне либеральный русский царь Александр I, который так и не сумел избавиться от крепостного права в России, как раз из-за сильнейшего сопротивления дворян, принял Финляндию от Швеции и тут же даровал ей фактическую независимость и конституционный строй, что было немыслимо в остальной его империи. Да, да, именно так – русский – царь – создал –, до этого никогда не имевшей государственности, – Финляндию – и дал ей — права и свободы. А вот Украине, да и России так и не дал. У нас всегда реформы проходили туго!

И тут мы, наконец, добираемся до острой и важной для нас темы отношений русских и украинцев. Или, как любит утверждать известный лингвист, этнограф, историк, экономист, друг всех детей и корифей всех наук, вечный президент Владимир Владимирович Путин, “единого народа”. Но если вы дочитали этот текст до этой страницы, вы знаете, что единые народы и нации появляются только в 19 веке и только с подачи литераторов-сочинителей национальных мифов. В том, что русские и украинцы не единый народ, легко убедиться по тому, кого они считают “нашим всем”, чьи канонические портреты украшают учебники и стены. Даже мой знакомый канадский рок-музыкант, взглянув на обложки книг в моей библиотеке, и тот моментально заметил разницу. “Ага, ну конечно!” воскликнул он. “Тут вот Боб Марли, а там – Дэвид Кросби!” Единым народом русские и украинцы не были никогда.

Как это? – спросите вы. А Киевская Русь? А что такое Киевская Русь? Приезжают варяги-гастролеры и устанавливают контроль над торговым путем из себя в греки, а заодно над местными племенами, всякими там кривичами, утичами, вятичами и крузенштернами, ну и их ресурсами. Заметьте, что в данном раскладе русские – это сами викинги. Ничего зазорного в этом нет, В то время по всей Европе викинг на викинге сидел и викингом погонял. Английский король-викинг Харольд мог в течение пары дней победить норвежского короля-викинга Харольда (ну, на всех оригинальных имен тогда не хватало), только чтобы потом отхватить от офранцузившихся потомков викингов, ведомых Вильямом Нормандским. Не иметь во главе страны викинга было просто неприлично.

И вот эти быстро обрусевшие (хотя и так русские!) викинги руководят этими местными утичами с гусичами, и, при первой возможности, безжалостно режут друг друга заодно с теми же утичами, поскольку никакого национального единства у них не было и быть не могло. Была даже не феодальная раздробленность, как любили писать в марксистско-ленинской истории, а такой себе дерибан имущества, на манер постсоветских 90-х, только хуже. Киевская Русь была семейным бизнесом, мечтой украинского олигарха. Все эти Рюриковичи – близкие родственники и их уделы и вотчины не что иное, как источники личного дохода. Вы же не думаете, что Великий князь из своего кармана, или даже из государственной казны платил жалованье сынам-князьям и прочим боярам с тиунами. Это сейчас кроха-сын идет к отцу-президенту, бьет ему челом и говорит человеческим голосом: “Великий государь, папик родной! Не хочу быть, скажем, стоматологом, хочу настоящую зарплату, подобающую моему высокому социальному положению!” Ну, это же дети, и в наше время сыну могут поручить дерибанить… извиняюсь, руководить каким-нибудь “Нефтегазугольатомпромом”. В менее пресвященные времена, для прокормления дитяти приходилось подбирать княжество поудобнее, брать дружину и отправлять действующего там князя в отставку. И не потому, что злые и подлые, а потому, что при практическом отсутствии повседневных денежно-товарных отношений на бытовом уровне, для того, чтобы поесть-попить и иметь хотя бы нательную рубаху, кто-то это должен был производить прямо во дворе. Курей, овес и яблоки в гастрономах не продавали, по случаю отсутствия гастрономов, а питаться, и питаться хорошо нужно было и князю, и дружине. Поэтому вместо денег, аж до нашего любимого 19 века, да верность, службу и родство платили вотчинами и уделами с лесами, коровками и людишками. И чем древнее считался род, тем больше прав на большее количество деревень и озер присваивал себе дворянин, не для понтов перед девочками, а с целью получения вполне реальных доходов. И только чуждый нашим ценностям капитализм смог развратить и развалить всю эту ветхую святую благодать деньгами, товарами и услугами для всех. За что его и клянут.

Окажись Киевская Русь не страной лесов и рек, а зоной интенсивного земледелия, или появись у князей нужда в массовых армия, то через неделю у них была бы нация, а смердов бы именовали гражданами и выстраивали в фаланги. Но для торговли лесом, пушниной и рабами и то, что было, вполне подходило. Ничего общего, вроде империи Каролингов, эти варяги не создали, поскольку в их цели это просто не входило, как не входило в цели украинских олигархов создание свободного рынка и демократии. Утичи с кривичами тоже, впрочем, не парились на эту тему. Была Русь, некий аморфный конгломерат родственных славянских племен, говоривших на диалектах одного языка и разделявших элементы общей культуры и верований, которыми командовала тоже родственная между собой варяжская верхушка. Их вполне можно называть русскими, но только в очень общем контексте, скорее для удобства терминологии. Ведь как-то же их называть нужно.

Для сравнения, давайте взглянем на другие народности того же периода. После падения Рима, в Европе доминируют германские племена. Они говорят на диалектах немецкого, точнее, германского языка, имеют общие культурные и религиозные моменты. Значит ли это, что франки, англосаксы, готы Италии и Испании, и всякие прочие шведы, единый народ? Ведь на тот момент они шпрехали на достаточно понятном для всех языке (несмотря на все старания создателей сериала “Викинги” убедить нас в обратном). Нет, не были ни тогда, ни сейчас. Хотя и принадлежали к одной этническо-языковой группе. Но не долго. Русский викинги перешли на славянский, франки с норманнами заговорили на диалекте латыни, а старый английский отличается от среднего английского настолько, насколько украинский отличается от фарси. Да, в Европе существуют германский мир, романский мир и несколько славянских миров, плюс оригиналы-одиночки, вроде греков, албанцев и басков. Они, как водится, между собой пересекаются, накладываются и сливаются, но, тем не менее, испанцы и румыны — не единый народ, австрийцы и датчане — не единый народ, и русские с украинцами — не единый народ. Не были и быть не могли. Их разделяет 400 лет, огромный срок для формирования идентичности.

После Монгольского нашествия, Великое Княжество Литовское быстренько захватило торговый путь по Днепру в Византию, а восточные русские княжества остались вассалами Орды, которой вполне хватало богатейшего Китая со Средней Азией и Великого Шелкового пути, чтобы морочить себе голову торговлей со Скандинавией. И так, со средины 13 до средины 17 века, бывшие племена бывшей Киевской Руси варятся в собственном соку. Возникает Речь Посполитая, Московское княжество, потом и царство. Идет вполне себе средневековая жизнь, людей особо не теребят, народ потихоньку ферментируется, и уже к 16 веку никто не сомневается, что у русского этноса имеется несколько народов. Русские подданные московского государя отличаются от русских подданных польской короны.

Это подтверждает и титул, которым именовался царь Алексей после присоединения Украины. Царь и Великий князь всея Великия и Малыя и Белыя Руси. О чем это говорит? О том, что уже тогда, непосредственно в титуле, в официальном утверждении и заявлении, говорилось о том, что русский этнос имеет три отдельных сегмента. Там же упоминались другие титулы на владение Астраханским, Казанским и другими царствами и угодьями.

Доморощенные лингвисты любят выводить из современных слов какие-то долгоиграющие понятия. Например, слово “великий”. С 19 века оно больше употребляется в значении “знаменитый”, “выдающийся”, “замечательный”. Мы говорим “великий химик”, “великий композитор”, “великий футболист”. Но титул великого князя совсем не значил “обалденный мужик”, как и название Великороссия не гласило “великолепная Россия”. В те времена слова употреблялись по своему прямому назначению, и слово “великий” просто означало относительную важность княжеской особы, как старший лейтенант не обязательно старше по возрасту, чем младший лейтенант. По отношению к странам приставка “велико-” всего лишь означает общность владений державы за пределами ее оригинальной составляющей. Скажем, есть остров Британия, центр империи Великобритании, которая гораздо обширнее самого острова. Во времена расцвета могущества Швеции, Великая Швеция имела Балтику своим внутренним морем, а ее сердце, Малая Швеция оставалась по-прежнему частью юго-востока Скандинавского полуострова.

Я не случайно упомянул Малую Швецию как аналогию Малороссии. Опять-таки, невзирая на домыслы доморощенных лингвистов, “малая” по отношению к стране имеет значение “исконная, первая, основная, родина”. Мы до сих пор называем родные места “малой родиной” и с самым сердечным выражением. Таким образом, Малая Россия – историческая родина русских, Велика Россия – общий ареал расселения русских вне малой родины. Никаких уничижительных или возвеличивающих значений эти понятия не имели, да и не имеют. Современная Украина действительно состоит из исторической малой родины, Малороссии, и сравнительно новой территории, Новороссии. Из-за того, что эти термины эксплуатируются в политических целях, они приобрели негативную коннотацию, но тут уж ничего не поделаешь.

Итак, к концу 16 века из нескольких групп восточнославянских племен Киевской Руси сформировались 3 более-менее идентифицируемых группы, которые можно считать уже народами, но еще не нациями: литвины-белорусы, украинцы-малороссы и московиты-великороссы. Причем в великорусских документах того времени украинцы часто ассоциируются с казаками, которых именуют безбожными запорогами и черкасами.

И тут мы добираемся до любимого всеми украинского казачества, которое, с одной стороны, миф, с другой – легенда, а с третей стороны – ни то, ни другое. И вместо того, чтобы в очередной раз разводить воду, лучше поинтересоваться: зачем казачество было нужно как таковое?

Вот в любом обществе есть крестьянин, и есть, само собой, воин. У каждого из них своя социальная функция и статус. Как в любом занятии, и для земледельца и для регулярного солдата желательна специализация, которая позволяет повышать надои-урожаи, а также более эффективно крошить супостата. Но это в установившемся, стабильном обществе, где есть право, и порядок, и функционирующее государство. Допустим, что имеется некая территория, то ли пустая, то ли нейтральная, то ли непонятно какая. А может и чья-то. К тому же, через эту территорию к вам наведываются очень любопытные и мобильные соседи на предмет перераспределения в их сторону продуктов вашего труда и ваших женщин. По мере роста населения, эту девственную территорию неплохо бы освоить. Но тогда ее еще нужно защищать и поддерживать, что требует много людей и денег, которых у всех всегда недостаточно. Но есть другой возможный вариант – заманить туда колонистов, способных самоорганизоваться, которые будут согласны и пахать землю, и защищать ее от набегов команчей, или чеченов, или татар. Что цениться больше всего в аграрной экономике и классовом обществе? Земля и личная свобода, которых в упорядоченной стране, где все давным-давно поделено и расставлено по местам, найти трудно. Вот, говорят желающим попытать своего счастья в неведомом краю, вы, значит, двигайте в Техас, на Дон, на нижний Днепр, там у вас будет и своя земля, и налогов не нужно платить, да мы и сами вам еще доплачивать будем, только укоренитесь и бусурмана гоняйте. В штатах был Дикий Запад, а в Украине – Дикое Поле. Но суть была одна – колонисты с оружием заселяли и осваивали новые земли, чтобы стать свободными людьми. В Украине и России их так и прозвали на тюркский манер “кайсаками-казахами-казаками”, что примерно и значит “вольный человек”.

Важно помнить, что казак – это не просто свободный, сам по себе, человек, решивший жить по своим правилам, где ему вздумается. Напротив, казак — определенный класс и статус в рамках существовавшего общества, которое ему гарантировало земли и вольности, что вызывало понятную зависть у закабаленных крестьян. Не зря ведь, как только начинался русский бунт, всевозможные Разины и Пугачевы моментально даровали крестьянам именно “казацкие вольности”, и все прекрасно понимали, о чем шла речь.

Если у американцев и русских с колонистами и казаками дело пошло довольно неплохо, то у Речи Посполитой с ее казаками сразу не заладилось. Не успели создать формальное казацкое военно-торговое объединение “Сечь” с польскими гетманами в качестве учредителей, как начались трудовые конфликты. То есть, по виду и форме это были казацкие восстания, но по сути это были кровавые разборки работников с работодателями. Дело в том, что помимо многочисленных казаков-любителей, были и казаки-профессионалы, “реестровые”, на жаловании польской короны. И, судя по тому, как за этот статус жестоко дрались, очень неплохое жалование. А результаты этих восстаний отражаются в количестве реестровых казаков. Побеждает казацкий атаман – количество реестровых увеличивается; побеждает коронный гетман – половину реестровых увольняют нафиг. Но главное тут то, что хотя донские и яицкие казаки время от времени и бунтовали в России, все-таки главным их занятием оставались земледелие и перманентная война с аборигенами, то украинские казаки довольно активно принимали участие в социальной и политической жизни Речи Посполитой, причем не только в качестве вооруженной оппозиции, но и готового разделить военную добычу партнера. Такой боевой симбиоз во время его визита в Москву описан в стихах Алексея Толстого:

Явилися поляки, казаков привели,

Тут началися драки,

Казаки и поляки,

Поляки и казаки,

Нас лупят паки-паки…

Какими бы ни были отношения Речи Посполитой с ее украинскими подданными, назвать это национально-освободительной войной могли только марксисты-ленинисты с Грушевским, которые все на свете вставляли в рамки классовой или национальной борьбы. И хотя, несомненно, в этих столкновениях всегда имелись элементы социальных и этнических противоречий, кроме вышеупомянутых производственных конфликтов ее двигал конфликт религиозный, вполне серьезный конфликт, приведший в 16-17 веках к первой, по сути, мировой войне и жутким человеческим потерям в Европе. Но все это и так знают.

Украинское православие противостояло польскому католицизму, и тут удачно для нашей истории обидели вполне лояльного польского подданного Богдана Хмельницкого и, как испокон веку принято, родное государство его не защитило. На беду польского короля, Зиновий-Богдан оказался талантливым дипломатом и полководцем. Видимо потому, что он возглавил восстание не из пассионарных или идеологических воззрений, а из сугубо личных соображений, Хмельницкий умудрился не только успешно лавировать между непостоянными казаками, ненадежными татарами и несерьезными поляками, но, в конце концов, и выкроить себе неплохую вотчину, так называемую Украину, где его уже точно никто бы не обидел. Ничего национально-освободительного в его интересах не было, а было стремление закрепить владение в семье. Что и подтвердилось впоследствии, когда гетманом стал уже сын Богдана Юрко. Увы, Юрко папиных талантов не унаследовал и династии не получилось. Но даже то, что удалось создать Хмельницкому, скорее походило на современную Чечню. Имелось некое подобие государства, всякие должности и законы, оно имело значительное влияние на то государство, в которое входило, но в том виде самостоятельно существовать не могло. Казацкие гетманы, как и современный чеченский, — кто он там, президент? — Рамзан Кадыров, могли делать любые заявления по любому поводу и без повода, но без поддержки из Кракова или Москвы усидеть в кресле им было трудно. Заметьте, что даже известный гетман Иван Мазепа не откололся от Москвы и провозгласил независимость Украины, а всего лишь перешел на сторону шведского короля. И впоследствии, во время Колиивщины, восставшие против польских конфедератов наивно ждали поддержки от православной царицы.

Поэтому после долгих метаний казацкая часть Украины оказалась в составе Российского царства, которое, по крайней мере, было православным. Оказалась на правах автономии, как и другие нерусские земли Московской державы. Потому что никто не считал Украину великорусской землей. И потому в России, кстати, уже было установлено крепостное право, а в Малороссии его не внедряли. Более того Малороссия для Московии оказалась тем, чем Греция оказалась для Рима, источником знаний и искусства. Когда Пушкин хвастался, что его предок “в князья не прыгал из хохлов”, он имел в виду, что украинские певчие, популярные в то время, во времена царицы Елизаветы имели доступ к очень быстрому социальному лифту. Ни русский, ни украинский языки еще не были формализованы, письменность опиралась на церковнославянский, и не исключено было, что два языка и две культуры сольются в нечто единое. Русский двор с петровских времен был полон немцами всех сортов и никакой исконной, посконной и кондовой русскости в нем не замечалось вообще. Так что, кто знает?

Если бы Россия могла стать больше как Украина, у нас была бы другая история. Но вместо этого, просвещенная императрица Екатерина решила сделать из Украины Россию и ввела и там крепостное право, зарезервированное исключительно за великороссами. Примерно с этого момента начинается нивелировка украинской идентичности. Малороссы начинают считаться русскими, но с какой-то нетрадиционной ориентацией на выдуманную ими же украинскость, в которой им начинают просто отказывать. И все это происходит в конце 18-го и начале 19-го веков, когда идеи национального самосознания набирают силу. Крепостное рабство (иначе его и не назовешь) порождает украинский миф о вольной казацкой жизни всего лишь пару поколений назад. А гений Тараса Шевченко, который отчасти пытался эмулировать другого поэта из народа, шотландца Роберта Бернса, сделал этот миф литературным достоянием. И не он один писал. Так что вскоре появился довольно увесистый корпус украинской художественной и исторической литературы, на основе которого и зародился украинский национализм.

Тут стоит заметить, что, как в свое время изолированные друг от друга племена Киевской Руси трансформировались в 3 народа, так и украинский этнос, разделенный в течение 300 лет между Россией и Польшей/Австрией, неизбежно претерпел параллельные изменения. Язык и культура Западной Украины достаточно отличается от Восточной, для того, чтобы спекулировать о том, а не является ли она отдельным этносом и нацией. Но если бы западные украинцы действительно захотели считать себя отдельной нацией, то у них были и имеются возможности этого добиться. Но нация, как мы условились, это всего лишь общественный договор, и пока жители Львова считают себя украинцами наравне с жителями Чернигова, то так оно и есть, независимо от заметных различий в диалектах и танцах.

Движение за воссоздание единой Украины, состоящих из исторических украинских земель, в 19 веке восприниматься серьезно не могло. Почти так же, как и возникшее сионистское движение, желавшее возродить еврейское государство даже на (почему бы и нет, все равно фантазируем!) библейских землях. Гораздо более серьезно воспринимался социализм, который, как и национализм, проклюнулся в 19 веке. Национальное самоопределение переплеталось с установлением социальной справедливости. К чему заводить свою единую нацию, если там будет продолжаться социальная несправедливость? Английский писатель Джером Кларка Джером, путешествуя по имперской Германии, с удивлением заметил, насколько немцы подвержены идеям социализма. Настолько, что такие социалистические начинания, как пенсия по старости и медицинская страховка, были введены с подачи самого имперского имперца, канцлера Отто фон Бисмарка. Неудивительно, что пруссаки порвали французов с австрийцами.

Первые организованные националисты, как правило, начинали в социалистических организациях. Украинские в рядах социалистов-революционеров, еврейские – в социалистическом “Бунде”. Да и сам Муссолини являлся одним и ведущих итальянских социалистов. Идея была простая – сначала социальная справедливость, потом национальное строительство. Иными словами, это были социалисты и демократы с национальным уклоном. Мир был поделен между кучкой империй, которые существовали с незапамятных времен, и до недавнего времени только расширялись. Так что ждать их скорого распада казалось нереальным.

Сначала хрюкнулась Испания, потеряв американский континент. Затем начал распадаться “европейский больной” — Турция. В подтверждение тезиса о том, что этнические и территориальные определения нации писаны вилами на воде, свежеосвободившиеся от османского ига балканские нации немедленно начали воевать друг с другом, вероятно, в запале так называемого национально-освободительного движения. Турция из имперской нации-победителя, позволявшей себе религиозную терпимость и шикарные гаремы, превратилась в одинокую нацию побежденных и начала создавать свой национальный миф, как у всех побежденных сводившийся к простенькой формуле “Были когда-то и мы рысаками” и поиску национал-предателей, из-за которых мы уже не рысаки, а черт знает что. В Европе для этого используют евреев, но в Турции для линчевания использовали армян и греков.

И тут наступает Первая (а не последняя, как многие надеялись) Мировая война. Война, которую никто не хотел, но пришлось. Почему? Как ни странно, но кроме национального вопроса в Европе, да и в остальном мире, другой подходящей причины не найти. Не то, что это была сознательная причина, и империи вдруг подумали, а не решить ли нам накопившиеся национальные вопросы, укокошив при этом несколько миллионов наших граждан? Но, как нарыв, идея нации вызрела и перезрела, и тут юный, пылкий сербский националист попадает, со второй попытки, в австрийского эрцгерцога посреди боснийского Сараево, что дает повод будущему бравому солдату Швейку прокомментировать в ответ на сообщение пани Мюллеровой “Убили, значит, Фердинанда-то нашего!”:

— Какого Фердинанда, пани Мюллерова?<…>Я знаю двух Фердинандов. Один служит у фармацевта Пруши. Как-то раз по ошибке он выпил у него бутылку жидкости для ращения волос; а еще есть Фердинанд Кокошка, тот, что собирает собачье дерьмо. Обоих ни чуточки не жалко.

В результате войны, европейские империи исчезают, и из их руин возникают, в конце концов, государства-нации. То есть они считают, что они нации. Хотя в Польше полно украинцев и они плохо вписываются в формат единой польской нации.

Но зато в 1917 году в Киеве провозглашается новое, украинское, независимое правительство, Центральная Рада. К власти, наконец, приходят националисты-патриоты. Начинается счастье.

Или не начинается. Проблема любого национализма состоит в том, что его основными носителями является городская интеллигенция и средний технический персонал: учителя, инженеры по технике безопасности, журналисты и военные. Это чисто городское изобретение, требующее достаточного образования или хотя бы заинтересованности в неких отвлеченных идеях. Проблемой же украинского национализма было и, пожалуй, осталось, то, что апеллирует он к архаике и считает, что говорит от имени народа. Под народом понимается некая абстрактная сельская, непременно сельская, община, монотонная, как пехота на параде. Почему-то считалось, что эта община спит и видит единую нацию в соборной Украине. Посему хуторянство, то есть личное хозяйство независимого фермера, или как его ласково называли, кулака, особо не приветствовалось. Хуторянин, считалось и считается, думает только о своем хозяйстве и выгоде, а не о нации. По той же причине порицались и порицаются обыватели, они же, горожане, или как их еще с намеком называли, буржуазия. Но, насколько мне известно, ни Петлюра, ни Бандера, ни Ярош, за плугом в жизни не ходили. И правильно делали. Для развития национализму нужен, прежде всего, город. А между тем, крупный украинский город сто лет назад был преимущественно русскоязычным или польскоязычным, с солидной прослойкой евреев (раньше их было больше). Больших восторгов риторика националистов у него не вызывала.

Как ни странно, в украинском селе эта риторика тоже не особо принималась. Там интересовались в первую очередь земельным переделом и местным самоуправлением, а все остальное прилагалось потом. Село говорит на своем, особом языке, которым интеллигенты не владеют. Поэтому украинские националисты, которые были вполне социалистами, и имели вполне здравые социально-экономические идеи, село повести за собой не сумели. Просто не сумели продать свою торговую марку, свой бренд. Зато на крестьянском языке говорили такие местные вожди, как Махно, Ангел, Григорьев и Зеленый. Показательно, как после недолгого периода сотрудничества с Первой украинской республикой, все они в ней разочаровались и отпали от украинской Директории.

Дело в том, что украинские националисты являются, в некотором роде, последователями Кромвеля. Им неинтересно иметь дело с нацией, которая уже имеется. Хочется иметь нацию, втиснутую в узкие рамки искусственной идеологии. И такое вполне можно провернуть в отдельно взятом поселке городского типа или в масштабах одной области. Но Украина — большая страна со сложной историей, в которой живут различные социальные, этнические и религиозные группы, некоторые довольно значительные по размерам и влиянию. Здесь любые попытки рассортировать людей по социальным, этническим и религиозным признакам чревата конфликтом. И когда Центральная Рада, из самых лучших побуждений провозглашала “личную автономию” для нетитульных “наций”, она вбивала не только первый клин между гражданами одной страны, но и первый гвоздь в крышку собственного гроба.

В чем главная причина постоянных неудач украинского национализма? Откуда такая фатальная его способность проигрывать при любых условиях? Почему он отказывается видеть украинские реальности и настаивает исключительно на видении вещей как хочется? Мне кажется, из-за отсутствия в их революционных рядах мыслителей и теоретиков. Можно сколько угодно пафосно называть Тараса Шевченко пророком и философом, но это не изменит того факта, что он всего лишь писал изумительные по красоте и стилю стихи. Можно ссылаться на Грушевского, или даже, если хотите, Донцова, но все их писания и рассуждения не дают никакого осмысления настоящей и будущей Украины. Кто-то когда-то просто обязан задуматься о том, что невозможно жить ни в мифе, ни в стране сентиментальных грез. Французская революция стояла на плечах гигантов Просвещения. Американская революция велась выдающимися мыслителями Джоном Адамсом и Томасом Джефферсоном, вместе с выдающимся ученым, просветителем, дипломатом и гедонистом Бенджамином Франклином. Кто смог создать философскую концепцию новой Украины, не копируя слепо чужие идеи, возникшие в другое время и при других обстоятельствах? Подымите мне веки, я хочу увидеть этого человека!

Ведь то, что с первого взгляда кажется просто несчастливым стечением обстоятельств, на самом деле может быть ожидаемым последствием того, что политическому движению недостает целостной и обоснованной концепции. Если движущей силой являются эмоции, но отсутствуют конкретные детали и планы, очень трудно достигнуть компромисса с кем бы то ни было. Любовью к Родине не торгуют! А без компромиссов ни во внутренней, ни во внешней политике не обойтись. Иначе приходится прибегать к прямому насилию. А для успешного насилия нужны, понятно, достаточные силы и, по возможности, вездесущий репрессивный аппарат. В принципе, узко понимаемый национализм без насилия не протолкнешь. Что и наблюдается с 17 века.

Ну, достаточно общих рассуждений. Вернемся к украинскому национализму. Условно его можно разделить на четыре этапа.

Первый – формирование и мифология, от примерно конца 16 века до Февральской революции в России. Потеревшись в течение столетий и об поляков с литовцами, и об русских, жители бывшей Киевской, так называемой Малой (коренной) Руси, в конце концов, пришли к выводу, что они, все-таки, отдельная общность, назовем ее так — украинцы. Это все условные вещи, и самоопределение и самоназвание, и правило тут одно — если людям так хочется – пусть считают себя кем им нравится. Потому что придраться можно всегда и к чему угодно, поэтому самый верный способ что-то признать, это признать его безоговорочно. К 19 столетию, как и среди других народов, появилась и закрепилась идея украинской нации и необходимости создания ее национального государства. То есть, идея была, но ее осуществление было, скорее, далекой мечтой, чем планом действий. И тут трах-бабах – русский царь отрекается от престола и в России образуется республика.

Второй этап – политический, 1917-1920. Надо отдать должное украинским деятелям того времени. Они моментально организовались политически, и поставили на повестку дня украинский вопрос. Сегодня их упрекают в том, что они настаивали на украинской автономии в составе российской федерации национальных республик, вместо того, чтобы провозглашать независимость. Между тем, на западе страны шла война, причем мировая, причем первая, причем между империями. И если аргументы о том, что рвать налаженные экономические и политические связи было неразумно, могут наткнуться на контраргументы, что в 1991 году это было так же неразумно по тем же причинам, то трудно спорить с тем, что в 1917 году полностью независимая Украина, несмотря на уверения в ее пацифизме и нейтральности, оказывалась между двух огней и ей грозила оккупация той же Россией или Германской и Австро-Венгерской империями. В конце концов, так и вышло. Повторилась история с Хмельницким. Как только в результате Брест-Литовского мира 1918 года Украина получила независимость, ей сразу же потребовались гаранторы этой самой независимости, которые тут же ее оккупировали и немедленно сменили режим социалистической республики на помещичью монархию гетмана Скоропадского.

В последние лет двадцать Скоропадского и его режим не только реабилитировали, но, похоже, начинают идеализировать. Да, жизнь в Киеве и больших городах при нем наладилась, немецкие штыки восстановили спокойствие и порядок, экономика приходила в себя после экономических безумий царизма и Временного правительства, проходила успешная украинизация страны. Мог бы стать украинским Пиночетом! А вот и нет! Уже тогда стало ясно, что Украине диктаторы, даже самые умные и берущие к сердцу интересы нации, противопоказаны. Ведь действительно, хорошо поставленные крупные помещичьи сельскохозяйственные предприятия, восстановленные при гетмане, намного эффективнее единоличников с сохой. А именно этой сохи, в принципе, добивались эсеры, передавая землю не в личную, а общинную собственность, чтобы человеку каждый год нарезали временный надел. Такой подход решал проблему безземельных безработных, но убивало сельское хозяйство целиком. Но как это объяснить людям, которые мечтали о земле, получили ее, а теперь у них забрали и землю и мечту. Поэтому, пока в городах царило спокойствие и относительный достаток, в селах разгоралось народное восстание. Умницу Скоропадского ненавидели все, даже его военные, которые уже летом 1918 начинают постепенно оставлять гетмана. Как только закончилась мировая война и немцы покинули Украину, то оказалось, что защищать гетмана некому.

Сменившая его Директория и лично Симон Петлюра ничего из предыдущего опыта не почерпнули, так и не поинтересовавшись, кто, на самом деле, живет в Украине и что им, собственно, надо. Их больше увлекала игра в казаков-запорожцев с атрибутикой и посвистом, хотя вполне можно было ввести эквивалент Нэпа, передать землю крестьянам в частную, а не общинную, собственность, оставить им их любимые Советы на местах, а самим, как впоследствии сделали большевики, укреплять свое присутствие и влияние в городах. Без этого Директория ничем не выделялась от других социалистов, но, в отличие от белых и красных, вести террор против своего же украинского населения не могла. То есть не могла ни убедить, ни заставить. Вскоре язвительная стишки “В вагоне — Директория, а под вагоном – территория” довольно точно отражали состояние дел в Первой украинской республике. Естественно, что искать приемлемого компромисса с противниками украинской независимости было невероятно трудно. Но его не нашли и с лидером Западной Украинской республики Петрушевским. Украинские вожди побили горшки, и политический этап в истории украинского национализма закончился эмиграцией.

Чтобы не вдаваться в споры о том, что Петлюра сделал, или мог бы сделать, и если бы, да кабы, просто обратимся к общим цифрам, скажем, года так 1919.

Национальная армия УНР – примерно 20 тысяч. Что примерно соответствует по численности локальной Революционной Повстанческой армии Украины (махновцев), базой которой был мелкий городишко в одном из районов одной такой Екатеринославской губернии. Поэтому без 40 тысяч солдат армии ЗУРН, ушедших из Галиции после поражения от поляков, дела Директории были ли бы совсем швах. По сравнению, Вооруженные Силы Юга России, несмотря на то, что были белой ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ армией, насчитывали где-то 250-300 тысяч бойцов. Лев Троцкий же просто-напросто нагнал людей в почти 2 миллионную Красную Армию. Выводы делайте сами.

Третий этап – военный. 1920-1959. Потерпев политическое поражение, причем не только и не столько от красных с белыми, сколько от собственного народа, который предпочел национальной державе местных батек и атаманов, украинские националисты, видимо от полного отчаяния, попробовали подход военный. На что они рассчитывали, выступая на стороне Польши против большевиков, или предпринимая рейды через границу, трудно понять. Если они не смогли продать национальную идею, находясь в Киеве и пользуясь доверием масс, как можно было думать, что настало время использовать для этого штыки? К тому же, в годы относительных послаблений, наставших после революции, Украина действительно переживала национальное возрождение, и не только старик Грушевский, но и боевой Юрко Тютюнник, охотно вернулись из эмиграции на Родину. Собственно, до 1930-х годов, национальная украинская держава имела место быть, хотя и с резким уклоном в диалектический материализм и диктатуру партии. Лишь потом на советском троне укрепился товарищ Сталин и без всякой дискриминации по этническому, религиозному или экономическому признаку прижал всех.

Некоторые злорадно любят напоминать, что именно Сталин завершил воссоединение украинских земель. Ну, да, при нем Советский Союз продвинулся дальше на запад и по пути захватил заодно и земли Западной Украины. Так и с Беларусью то же самое произошло. Исконно русский Кенигсберг тоже воссоединился Великой Русью. Зачем передергивать? Были они там, вот и взяли. И что с Галицией теперь было делать? Вернуть Польше? Подарить Азербайджану? Дать независимость? Какие еще были варианты, кроме как пристегнуть к уже имеющейся Украине? Ясно, что это проделывалось под соусом восстановления исторической целостности Украины. Одновременно под тем же соусов уничтожались тысячи украинцев, и тоже под официальные фанфары. А то, что единение сопровождалось насильной высылкой и переселением в глубь Украины украинцев из их исконных мест проживания, таки оставшихся в составе западных соседей, говорит о том, что даже всесильным диктаторам приходится признать, что определение национальных границ и национальной принадлежности дело запутанное, потому на него либо стоит махнуть рукой, либо прибегнуть к насилию. Так что да, при Сталине сложилась современная территория Украины. Но совсем не благодаря ему. Радел он не за Украину. При нем как раз любые проявления украинского национализма давили на корню.

Зато на Западной Украине боевой украинский национализм набрал силу в 1920-х в результате политике польских националистов по отношению к украинскому населению. Национализм вообще привлекает насилие, а два конфликтующих национализма без него просто не обойдутся. Польское государство усердно “пацифицировало” украинские районы, а украинские националисты убивали представителей государства. Или наоборот, сначала убивали, потом пацифицировали. Это уже как курица и яйцо, бесконечный цикл обвинений. Главное, что общего диалога не состоялось, а без диалогов компромиссов не бывает. Замкнутый круг насилия.

Вообще-то, тут стоит отойти в сторонку и порассуждать немного о терроризме и герилье как способах достижения политических целей. Как только терроризм и партизанство становятся методом влияния, избравшие их проигрывают стратегически. Хотя бы потому, что, в отличие от профессиональной регулярной армии, подпольная война, скорее, образ жизни, а не занятие. И чем дольше и успешнее компания террора, тем больше проигрывает общество в целом. Примерами этому служат Южная Африка и Газа. Я не собираюсь разбираться кто там в чем кому виноват. Важно то, что, по той, или иной причине, поколение мальчиков и девочек вместо учебы в школе, жгло покрышки в пригородах Йоханнесбурга. Откуда сегодня взяться новому поколению руководителей страны? Или электорату, способному разобраться, кто на самом деле представляет его интересы? То же самое с палестинской молодежью, которая под чутким руководством движения “Хамас” десятилетиями делает основной индустрией Сектора Газы войну за уничтожение Израиля. Что они будут делать с такими практическими навыками, даже если их мечта каким-то образом осуществиться?

Дальше. Терроризм и герилья работают только против того, кто ценить жизнь и считает, что после определенного количества потерь игра не стоит свеч. В случае с ОУН и УПА, ни Польша, ни Германия, ни, тем более, Советский Союз такой любовью к человеческой жизни не страдали. Поэтому украинские террористы могли сколько угодно стрелять в чиновников и воевать до бесконечности в лесах на три фронта хоть до сегодняшнего дня – это ничего не меняло и поменять не могло. Хуже всего то, что поставив себе установку на исключительно силовое решение проблем, любая организация неизбежно начнет выдвигать из своих рядов полевых командиров, и терять дипломатов. Героические команданте обычно митингуют хорошо, а налаживают связи плохо. После блестящего дипломата Богдана Хмельницкого, который в одиночку из ничего создал почти все, украинские вожди этим важным искусством не владели, предпочитая эмоции и насилие, на которых необходимого компромисса не выстроишь.

Вот, смотрите, после долгой компании террора, проводившейся националистами Ирландской Республиканской Армии, и долгой ответной АТО британских силовиков в Северной Ирландии, дело сдвинулось с мертвой точки только тогда, когда политическое крыло ИРА “Шинн Фейн” наладило диалог и с Лондоном, и с местными лоялистами-протестантами. В конце концов, все сообразили, что поставив вопрос ребром – все или ничего, скорее всего, получишь ничего. Это в кино все решает мужество людей в камуфляже на поле боя. В действительности, все решают люди в пиджаках и галстуках за столом. Но за этот стол еще нужно умудриться попасть.

Но это я сейчас легко рассуждаю о свершившихся событиях. А в то время по Европе прокатилась серия успешных фашистских и националистических революций, давших надежду и пример другим националистам. И получалась такая картинка – в мире капитала и чистогана не прекращалась Великая Депрессия, а там, где у власти стояли диктаторы-националисты, все казалось пучком. То, что этот пучек был в кредит, многие не видели. Получалось, что стоило подражать не националистически настроенным социал-демократам прошлого, а истинным современным национальным социалистам. Как Гитлер.

Гитлер всегда был монстром, но настоящим людоедом он стал только после начала войны. Кроме и вокруг него имелись еще те гуманисты, как Сталин, Муссолини, Франко, не считая всякой пузатой мелочи вроде Хорти. Поэтому упреки тем, кто сотрудничал с Германией до Второй мировой войны, слегка неискренние. На фоне других Гитлер выделялся, но не особо. Ведь до года так 1938 фюрер мог вполне сойти и за “эффективного менеджера”, который хотя и прибегал к некоторым неортодоксальным методам ведения хозяйства, но зато принял Германию с сохой, а оставил с атомной бомбой. Или мог бы оставить с бомбой, если бы, конечно, не евреи, которые хитро пролезли в теоретическую физику и все там испортили. Как бы там ни было, но если и была у украинских националистов на кого-то надежда, так только на Гитлера. Ну, не Сталина же! А немцы до этого уже пособили установлению националистических режимов и в Словакии, и в Хорватии. Почему бы и не в Украине? То есть, до лета 1941 года все это имеет смысл. Никто не знает, что случится на самом деле.

Как и ожидалось, в очередной раз повторяется история с предполагаемыми гаранторами украинской независимости. Эмоциональный порыв, не подкрепленный ни солидной теорией, ни практическим расчетом, ничем хорошим не заканчивается. Опять быстренько провозглашается держава, и тут же ее украинский лидер оказывается за решеткой, а страна остается оккупированной “гаранторами”. Но, как ни странно, это событие недавно отмечалось в Украине и за рубежом, как некое достижение. Есть украинские достижения, но кому они нужны, когда можно торжественно отмечать ошибки и неудачи. Несмотря на то, что имеется такой гений-философ Григорий Сковорода, но портреты будет носить не его, а Степана Бандеры.

Меня, честно говоря, удивляет раскручивание культа Бандеры современными националистами. Только потому, что человек посвятил себя чему-то, еще не делает его святым. Требуются победы, достижения, открытия, чудеса, в конце концов. То, что советская пропаганда сделала из Бандеры (как сегодня она же лепит из Яроша) страшилку 80 уровня, сделав его имя нарицательным как определения вселенского ужаса и зла, меня совсем не убеждает в его значительности как противника Советам. Советская пропаганда и про постоянно растущие надои пудов молока с одного гектара доярки писала. Тоже ничего не значило. Больше смахивает на древнюю боязнь вампиров, оформленную в книжку “Дракула”, такой отголосок великорусского шовинизма, для которого украинец – это русский и все, а украинец, не желающий признавать этого — изгой и предатель, восставший на родную семью и брата, как вурдалак из схрона. Но разве это настоящий Бандера?

Из того, что я знаю о проводнике ОУН с подачи украинских же националистов, он провел несколько акций террора против Польши, неудачно пытался провозгласить украинскую державу, провел в заключении у немцев 3 года, пытался вести сопротивление советской оккупации Западной Украины и потерпел поражение, был убит в эммиграции агентом КГБ. Боже ж ты мой, по крайней мере Вильям Уоллес, до того как Мел Гибсон снял о нем кино “Храброе Сердце”, действительно нанес серьезное поражение англичанам. Но с факелами носят портреты Бандеры. Почему? Ну, отвечают, он боролся, сидел в концлагере и был убит.

В этот момент мне всегда вспоминается эпизод из сериала “Симпсоны”, в котором шкодник Барт с помощью переговорного устройства убедил весь в город в том, что мальчик по имени Тимми застрял в колодце. Город, конечно, возбудился, в честь Тимми дают концерты рок-звезд, о нем постоянно говорят по ТВ. И папа Симпсон говорит своим детям с упреком:

— Вот видите, этот Тимми – герой, настоящий американский герой. Вот, чего вы не можете быть, такими, как он?

— Погоди, папа, — интересуется умница Лиза, — что конкретно делает Тимми героем?

— Ну, как, что? – удивляется папа Гомер. — Он упал в колодец и не может оттуда выбраться.

— И как это делает его героем?

— ?????

Я хочу сказать, что Степан Бандера действительно был жертвой нацизма и коммунизма, как и многие другие люди разных убеждений и верований. Делает ли это его национальным героем? Всякая ли жертва преступных режимов считается героем? Я не знаю. Но подозреваю, что французы считают Наполеона национальным героем не потому, что он проиграл сражения при Лейпциге и Ватерлоо и был, по всей вероятности, отравлен в изгнании. Если же считать поражения достижениями, значит и учиться на ошибках ни к чему. Что сказывается на результатах.

На мой взгляд, именно неумением или нежеланием учиться на ошибках прошлого, объясняется неудачны выбор времени для принятия судьбоносных решений политическим руководством ОУН. Возможно, что других вариантов просто не было, но, тем не менее, поставьте себя на его место и объясните логику своих решений. Не углубляясь в моральные аспекты, а просто с практической точки зрения.

Первый пример, упомянутое провозглашение украинской державы в 1941 году. Такое впечатление, что, несмотря на то, что в него не забыли вставить все положенные реверансы в сторону Адольфа Гитлера, самого фюрера каким-то образом забыли спросить, как он смотрит на этот украинский демарш. Такой сюрприз ему, конечно, не понравился. На что рассчитывали организаторы – непонятно.

Второй пример, война УПА против всех. Напомню, что вы не командир мелкого соединения, оперирующий в районе из одного местечка, двух хуторов и пяти сел, и плохо представляете масштаб событий, а руководите организацией, цель которой – создать нацию европейского уровня. Вы, по положению, просто обязаны видеть шире и глубже людей, сидящих, по вашей воле, по лесам. Ваши немногочисленные и недовооруженные силы зажаты между совсем неслабой Германией, которая довольно успешно воююет на три фронта с СССР, Британией и США, громадным Советским Союзом, с его неограниченными людским и материальными ресурсами, который уже подвесил люлей в Вермахту, и польскими Армией Людовой и Армией Крайовой, которые, соответственно, поддерживаются Сталиным и Черчиллем. Это отчаянная борьба от отчаяния, без перспективы. Она ни на что особо не влияет, но настраивает всех негативно против УПА. Но это исходя из моей логики.

И третий пример, полная смена ориентиров с “Декларацией порабощенных народов” 1944 года. Цены бы ей не было в году так 1917-1918, но в 1944, когда война шла к своему закономерному концу и союзники уже все поделили и расписали, единственная практическая польза от нее состояла в том, что, по крайней мере, можно было представить западным демократиям программный документ, в котором не фигурировали персонажи по имени Адольф, и общий доброжелательный тон которого резко отличался от рычания и угроз прошлых лет. На что еще рассчитывали ее создатели? Восстание народов СССР? Войну запада со Сталиным? Какой эффект от всего этого считать позитивным, кроме того, что эту декларацию в случае чего приводят в пример того, что не такие страшные украинские националисты, как их малюют? Возможно, что вы знаете и понимаете в чем тут секрет, и как это все оказывается победами и достижениями, достойными восхищения и шествий?

Так ли это или нет, но, по крайней мере, украинские националисты прошлых лет стремились действовать в интересах нации, как они ее понимали. Современные же националисты, несмотря на удивительно высокий массовый подъем национального самосознания, сами на национальные интересы, похоже, глубоко забили и положили. Что приводит нас к —

Четвертому этапу – эпатаж с 1991 по наши дни. Исходя из слов и действий людей, именующих себя украинскими националистами в Украине, приход к власти их целью не является. Они упорно игнорируют тот факт, что большинство украинских избирателей имеют глаза и уши, то есть они, хотя и плохо, но видят и слышат. Ну, не может серьезный политик совершенно не учитывать реальности! Ну, не может лидер партии “Свобода” Тягнибок при всех нести дикую ахинею о пролитии крови неверных и нечестивых, и надеяться, что это не будет иметь никаких последствий. Ну, не может очередной предводитель нескольких сотен ополченцев время от времени грозить пойти маршем на Киев, как Муссолини на Рим, и не сознавать, что этот безответственный базар (потому что далеко он, при всем своем желании, не уйдет) разогревает и без того повышенный градус внутреннего напряжения в стране, что на руку только внешнему врагу, с которым данный командир и призван бороться в первую очередь. При этом политическая власть ему ни к чему. Тогда зачем?

Предполагаю, что, во-первых, тут случай эпатажа как перформанса. Политика ставится не лестницей на верхушку власти, а сценой, с которой должно шокировать изумленную публику. “Свободу” стоило бы назвать “Свистком”, так как именно в свисток через нее уходили энергия и влияние националистов. Потому что все надуманно агрессивные декларации Тягнибока и Фарион были простым и пустым трепом, который ни они, и никто другой в жизнь не проводил и не собирался, зато удобно использовались Кремлем и его украинскими марионетками в целях раздувания несуществующих этнических и конфессиональных противоречий, на которых построен весь карточный домик российской пропаганды. На сцене Майдана, кстати, Тягнибок сдулся, как и его партия на выборах. Потому что одно дело публично стебаться, другое — посылать или вести самому людей на смерть.

Во-вторых, примечательная склонность любого национализма со времен Вальтера Скотта к косплею, его потребность создавать и вживаться в определенный образ. Конечно, такая потребность во внешней атрибутике имеется не только и не столько у национализма, но мы сейчас говорим о нем. Для блага нации, по идее, стоило бы изучать экономику, финансы, менеджмент, медицину, социологию, право, и кучу других полезных для любимой страны вещей. Но это невообразимо скучно и долго. Другое дело цацки, галуны, прически, татуировки и прочие лапти с перьями. Я (грешен!) и сам в прошлом году завел себе чуб по случаю революции, и на вопрос, не записался ли я, часом, в армию, гордо отвечаю, что нет, но делаю, все, что в моих силах. Зато когда в фантазийные костюмы рядится политическая группа, то совсем не все равно, какие при этом лозунги она выбрасывает вместе с руками и какую символику она использует. Если конечно желает, чтобы ее воспринимали серьезно. Или хотя бы волнуется за образ и престиж Украины в мире, от благоволения которого она так зависит. Как подобает настоящему патриоту своей страны, для которого нация – превыше всего, прежде всего самого себя, и включает в себя всех граждан, а не узкий круг близких друзей-реконструкторов.

Да как ты смеешь, мне скажут обязательно, эти люди стояли на Майдане и сейчас погибают на войне! Совершенно верно. Никто не оспаривает их вклада и личного мужества. Но это отнюдь не значит, что в 21 первом веке глобализации и информатики жизнь должна или может определяться одной идеологией, возникшей из стремления угнетенных наций вырваться из объятий поглотивших их империй. А то, что Ново-Российская империя все никак не желает упускать Украины из-под своего контроля, что для независимости Украины по-прежнему требуются внешние гаранторы, свидетельствует как раз не о необходимости побольше национализма, а его полном провале. Если бы все предыдущие поколения националистов оказались бы в состоянии выработать концепцию Украины, как единой нации граждан, а не граждан разных наций в одной стране, возможно, что не случилось бы ни АТО на Донбассе, ни Крыма, ни Майдана, ни Януковича, ни Ющенко и ни Кучмы. Если бы вместо умиления собственной исключительностью, они бы изучили мировой опыт построения нации, то пришли бы к выводу, что любой нации, прежде всего, требуются права личные и собственности, баланс между ветвями власти и свобода слова и рынка. Гербы и гимны, памятники и ордена тут дело десятое. Потому что нация, это, прежде всего, общность ЛЮДЕЙ. А национализм – способ найти эту ОБЩНОСТЬ и в себе, и в каждом другом человеке. Тут главное, чтоб человек был хорошим!

P.S. До последнего момента я сомневался в том, что мое философствование на такую тему кому-то нужно. Но, вернувшись из лесной глуши, читаю украинские новости, и на тебе – снова конфликт националистов с правительством! Патриоты, которые не в состоянии увлечь массы – хорошие, избранное массами правительство – предатели! Добро пожаловать на очередной виток карусели истории!

Источник