Участие России в G7 в настоящее время немыслимо, - Меркель
Ангела Меркель написала статью для японской газеты Yomiuri, в которой назвала три главные угрозы миру. По версии немецкого канцлера это Крым, вирус Эбола и экстремистские группировки на Ближнем Востоке.
Ангела Меркель написала статью для японской газеты Yomiuri, в которой назвала три главные угрозы миру. По версии немецкого канцлера это Крым, вирус Эбола и экстремистские группировки на Ближнем Востоке.
В этой статье есть два важных момента. Во-первых, это то, почему полуостров вообще оказался в списке – рядом с вирусом и экстремистами, сжигающими людей заживо. Во-вторых, это то, почему он оказался первым в перечне угроз.
Давайте по порядку.
Есть такая устойчивая уверенность среди сторонников Кремля, что основное внимание цивилизованного мира приковано к Донбассу. И что «мир на Донбассе» – это та самая валюта, которую можно обменять на Крым. Что коллективный запад готов признать российский суверенитет над полуостровом – если не де-юро, то де-факто. И нет ничего удивительного, что статья Ангелы Меркель вызвала в их рядах переполох.
Кремль живет в своей собственной повестке, которая совершенно не совпадает с той, в которой живет остальной цивилизованный мир
Это лишь очередное подтверждение того, что Кремль живет в своей собственной повестке, которая совершенно не совпадает с той, в которой живет остальной цивилизованный мир.
Это с обывательской точки зрения Крым меньше Донбасса – как территориально, так и по своему значению. Обывателя можно понять: на Донбассе ежедневно гибнут люди, ситуация нестабильна и восток Украины отправляет похоронки в дома по обе стороны границы. Но в том и штука, что международное право – категория не обывательская и уж точно не эмоциональная. Оно про другое.
Мы живем в мире, который был придуман после Второй мировой войны. Вся вторая половина двадцатого века – это история создания предохранителей на пути нового погружения в тотальную войну. Это история консервации статус-кво в том виде, в котором мир оказался к концу 1945-го года.
После войны было достигнуто главное понимание: границы стран должны быть нерушимы
После войны было достигнуто главное понимание: границы стран должны быть нерушимы. Вне зависимости от того, считает их кто-то исторически оправданными или нет. Оттого те территории, которые СССР отнял у Финляндии по итогу советско-финской войны, остались за Москвой. Равно как и острова курильской гряды или предвоенные территориальные приобретения в виде западной Украины и западной же Белоруссии – потому что это изменение границ происходило до Войны. Логика процесса была довольно проста: зафиксировать мировую политическую карту, а все возникающие вопросы решать на уровне дипломатии.
Единственным допустимым исключением считалось создание новых государств. Например, если регион какой-то страны обретает достаточно центробежности, то он может претендовать на независимость. Если это желание было обоюдным, если настроения в метрополии и регионе совпадали, то на карте появлялся новый субъект. Так, например, «развелись» Малайзия и Сингапур в 1965-м году.
Иногда настроения в центре и в провинции не совпадали – тогда возникал феномен «непризнанной республики». Так, как это было, например, с Абхазией, когда официальный Сухум и официальный Тбилиси по-разному видели статус региона. Но на «непризнанные республики» было принято смотреть сквозь пальцы – как на некое неизбежное зло, плановую погрешность.
Но то, что считалось абсолютно неприемлемым – так это не проведение новых границ, а стирание старых. Когда какой-то регион страны не становился новым независимым государством, а менял прописку. Ради этого запад был готов даже начать войну: так, например, попытка аннексии Кувейта Ираком привела к операции «Буря в пустыне».
Причина довольно проста. Все страны современного мира (включая, кстати, и саму Европу), по большому счету, живут не на своих «исконных» территориях. Если дать зеленым свет таким субъективным вещам как «историческая справедливость», то взаимные территориальные претензии начнутся, в том числе, и среди стран-членов ЕС. Это настоящий ящик Пандорры, открывать который – значит обречь мир на сотни тысяч новых жертв. Поэтому есть консенсус: любой силовой территориальный передел признавать нельзя.
По большому счету, именно эта негласная договоренность породила и такое явление как межграничное культурное сотрудничество. Если одна страна хотела подержать своих соотечественников по другую сторону границы – она была вправе создавать культурные проекты, лоббировать защиту их культурно-национальных традиций – в рамках закона, разумеется. Это явление было призвано служить буфером, демпфером, смягчающим остроту новых границ.
Поэтому Крым оказался столь важным для остального мира. Тот же Донбасс мало чем отличается от попыток бывших метрополий создать очаг нестабильности на территории соседа. Так было в Боснии, когда Милошевич поставлял боснийским сербам, желавшим создать «Республику Сербскую», оружие через границу. И даже «худой мир» на востоке Украины является более-менее приемлемым для запада. Если не удастся обнулить ситуацию на Донбассе, если не удастся вернуть статус-кво образца 2013-го года – ну что ж, значит здесь будет замороженный анклав.
Закрыть глаза на историю с полуостровом – это послать сигнал всему остальному миру, что в приоритете право сильного
А Крым – это полное нарушение всего, что только возможно. Потому что закрыть глаза на историю с полуостровом – это послать сигнал всему остальному миру, что в приоритете право сильного. И у очень многих государств мира появится соблазн решить вопросы спорных территорий по крымскому образцу.
Кремль может сколько угодно называть «крымскую весну» добровольным присоединением. Но это самообман – примерно такой же, как заявления о том, что «российских войск на Донбассе нет». Потому что для западного мира нет дискуссии о наличии российской армии на востоке Украины. Ее нет и в отношении крымских событий. Потому что все помнят, как в Крыму сперва российские солдаты захватили органы власти, а только затем эти органы власти провозгласили референдум.
Но в статье Ангелы Меркель есть и еще один важный момент. Он касается того, как именно немецкий канцлер структурирует главные угрозы для мира.
Вначале она называет Крым, затем вирус Эбола и только затем – ИГИЛ и нестабильность на Ближнем Востоке. Примерно в таком же порядке в сентябре прошлого года на 69-й сессии Генассамблеи ООН озвучивал главные угрозы миропорядку Барак Обама.
Очередность называния говорит о степени оценки опасности: политика России в перечне идет перед ближневосточными экстремистами
Подобная структуризация не случайна – в дипломатии вообще не бывает случайных вещей. Очередность называния говорит о степени оценки опасности. Тот факт, что политика России в перечне идет перед ближневосточными экстремистами, означает то, что Запад не согласится на предложение Кремля объединить усилия против ИГИЛ ценой замораживания «крымской темы». Потому что нельзя договариваться с большей угрозой о компромиссе ради победы над меньшей угрозой. Если бы ИГИЛ шел в перечне на втором месте, а Крым на третьем – то другое дело. И в том, как немецкий канцлер вслед за американским президентом ранжировала угрозы – нет ничего случайного. Это еще один сигнал.
Я понимаю, что Кремль и пророссийские СМИ предпочтут этот сигнал не заметить. Что они будут упражняться в едких комментариях в адрес Ангелы Меркель. Станут вновь убеждать окружающих в собственной версии тех событий, что принято называть «крымской весной». Но это означает лишь отказ от того, чтобы смотреть фактам в лицо. Потому что можно сколько угодно говорить, что дважды два – пять, но таблица умножения от этого существовать не перестанет.
